Лев Мей

Рыжичков, волвяночек, Белыих беляночек Наберу скорёшенько Я, млада-младёшенька, Что для свекра-батюшки, Для свекрови-матушки: Перестали б скряжничать - Сели бы пображничать.

А тебе, постылому, Старому да хилому, Суну я в окошечко Полное лукошечко Мухомора старого, Старого, поджарого... Старый ест - не справится: Мухомором давится...

А тебе, треклятому, Белу-кудреватому, Высмотрю я травушку, Травушку-муравушку, На постелю браную, Свахой-ночкой стланную, С пологом-дубровушкой Да со мной ли, вдовушкой.

Спал тяжело я, как будто в оковах, но в вещем во сне Синее, звездное небо пригрезилось мне; Каждою яркой звездою, сопутницей ночи, Жгло мне сквозь веки оно отягченные очи; Но терпелив был я, силен и крепок тогда... Вдруг, в полуночи, на север скатилась звезда И услыхал я: «Внемлите глас божий: для божья народа Царственно с неба падучей звездою слетает Свобода!..»

Знаешь ли, Юленька, что мне недавно приснилося?.. Будто живется опять мне, как смолоду жилося; Будто мне на сердце веет бывалыми вёснами: Просекой, дачкой, подснежником, хмурыми соснами, Талыми зорьками, пеночкой, Невкой, березами, Нашими детскими... нет!— уж не детскими грезами! Нет!.. уже что-то тревожно в груди колотилося... Знаешь ли, Юленька?.. глупо!.. А всё же приснилося...

Зачем ты мне приснилася, Красавица далекая, И вспыхнула, что в полыме, Подушка одинокая?

Ох, сгинь ты, полуночница! Глаза твои ленивые, И пепел кос рассыпчатый, И губы горделивые -

Всё наяву мне снилося, И всё, что греза вешняя, Умчалося,- и на сердце Легла потьма кромешная..

Зачем же ты приснилася, Красавица далекая, Коль стынет вместе с грезою Подушка одинокая?..

Беги ее... Чего ты ждешь от ней? Участия, сочувствия, быть может? Зачем же мысль о ней тебя тревожит? Зачем с нее не сводишь ты очей?

Любви ты ждешь, хоть сам еще не любишь, Не правда ли?.. Но знаешь: может быть, Тебе придется страстно полюбить - Тогда себя погубишь ты, погубишь...

Взгляни, как эта ручка холодна, Как сжаты эти губы, что за горе Искусно скрыто в этом светлом взоре... Ты видишь, как грустна она, бледна...

Беги ее: она любила страстно И любит страстно — самоё себя, И, как Нарцисс, терзается напрасно, И, как Нарцисс, увянет, всё любя...

Не осуждай: давно, почти дитятей, Она душой и мыслью стала жить; Она искала родственных объятий: Хотелось ей кого-нибудь любить...

Но не с кем было сердцем породниться, Но не с кем было чувством поделиться, Но некому надежды передать, Девичьи сны и грезы рассказать.

И показалось ей, что нет на свете Любви - одно притворство; нет людей - Всё - дети, всё - бессмысленные дети, Без чувства, без возвышенных страстей.

И поняла она, что без привета Увянуть ей, как ландышу в глуши, И что на голос пламенной души Ни от кого не будет ей ответа.

И только богу ведомо, как ей Подчас бывало тяжело и больно... И стала презирать она людей И веру в них утрачивать невольно.

Науку жизни зная наизусть, Таит она презрение и грусть, И - верь - не изменят ни разговоры, Ни беглая улыбка ей, ни взоры.

Но с каждым днем в душе ее сильней И доброты и правой злобы битва... И не спасет ее от бед молитва... Беги ее, но... пожалей о ней.

Он тебя встретил, всему хороводу краса, Встретил и понял — что значит девичья коса, Понял — что значат девичьи смеховые речи И под кисейной рубашкой опарные плечи. Понял он это и крепко тебя полюбил, И городских и посадских красавиц забыл...

Но отчего же, Наташа, забыла и ты, Как у вас в Троицу вьют-завивают цветы, Как у вас в Троицу красные девки гурьбами На воду ходят гадать с завитыми венками, Как они шепчут: «Ох, тонет-потонет венок: Ох, позабудет про девицу милый дружок!»

Не потонули — уплыли куда-то цветы, Да уплыла за цветами, Наташа, и ты... И позабыл он... И даже не знает — не скажет, - Где ты?.. И свежей могилки твоей не укажет. Но пробудились цветочки, и шепчут они: «Спи, моя бедная!.. Будут пробудные дни...»

Не верю, Господи, чтоб Ты меня забыл, Не верю, Господи, чтоб Ты меня отринул: Я Твой талант в душе лукаво не зарыл, И хищный тать его из недр моих не вынул.

Нет! в лоне у Тебя, художника-творца, Почиет Красота и ныне, и от века, И Ты простишь грехи раба и человека За песни Красоте свободного певца.

Во сыром бору сосна стоит, растет; Во чистом поле метель гудит, поет; Над землею тучи серые шатром; На земле снега пушистые ковром; Вьюга, холод, но печальная сосна Неизменна, как весною зелена. Возвратится ли веселая весна, Пробудится ли природа ото сна, Прояснеют, улыбнутся небеса, В листья нежные оденутся леса, Заблестит сквозь зелень ландыш серебром, Засинеет незабудка над ручьем, Взглянет солнце с неба чистого светлей, И зальется звонкой трелью соловей - Всё по-прежнему печальна, зелена, Думу думает тяжелую сосна. Грустно, тяжко ей, раскидистой, расти: Всё цветет, а ей одной лишь не цвести! Собирая иглы острые свои, Хочет в землю глубоко она уйти Иль, сорвавшися с извивистых корней, В небо взвихриться метелью из ветвей. Да крепка земля, далеки небеса - И стоит она, угрюмая краса, И весною и зимою зелена, И зимою и весною холодна... Тяжело сосной печальною расти, Не меняться никогда и не цвести, Равнодушным быть и к счастью и к беде, Но судьбою быть прикованным к земле, Быть бессильным - превратиться в бренный прах Или вихрем разыграться в небесах!

Нет предела стремлению жадному... Нет исхода труду безуспешному... Нет конца и пути безотрадному... Боже, милостив буди мне, грешному.

Нет, только тот, кто знал Свиданья жажду, Поймет, как я страдал И как я стражду.

Гляжу я вдаль... нет сил, Тускнеет око... Ах, кто меня любил И знал - далеко!

Вся грудь горит... Кто знал Свиданья жажду, Поймет, как я страдал И как я стражду.

Хотел бы в единое слово Я слить мою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его вдаль.

И пусть бы то слово печали По ветру к тебе донеслось, И пусть бы всегда и повсюду Оно тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи Сомкнулись под грезой ночной, О, пусть бы то слово печали Звучало во сне над тобой.

Ты печальна, ты тоскуешь, Ты в слезах, моя краса! А слыхала ль в старой песне: "Слезы девичьи - роса"?

Поутру на поле пала, А к полудню нет следа... Так и слезы молодые Улетают навсегда, Словно росы полевые, Знает бог один - куда.

Развевает их и сушит Жарким пламенем в крови Вихорь юности мятежной, Солнце красное любви.

О Господи, пошли долготерпенье! Ночь целую сижу я напролет, Неволю мысль цензуре в угожденье, Неволю дух - напрасно! Не сойдет Ко мне твое святое вдохновенье.

Нет, на кого житейская нужда Тяжелые вериги наложила, Тот - вечный раб поденного труда, И творчества живительная сила Ему в удел не дастся никогда.

Но, Господи, ты первенцев природы Людьми, а не рабами создавал. Завет любви, и братства, и свободы Ты в их душе бессмертной начертал, А Твой завет нарушен в род и роды.

Суди же тех всеправедным судом, Кто губит мысль людскую без возврата, Кощунствует над сердцем и умом - И ближнего, и кровного, и брата Признал своим бессмысленным рабом.

Ясный месяц, ночной чародей!.. Вслед за зорькой вечерней пурпурною Поднимись ты стезею лазурною, Посвети мне опять поскорей... Сердце молотом в грудь мне колотится, Сердце чует: к нему не воротится Всё, с чего обмирало оно... Всё далеко теперь... Но далекую Пережил бы я ночь звездоокую — При надежде... А то — всё темно.

Расточительно-щедра, Сыплет вас, за грудой груду, Наземь вешняя пора, Сыплет вас она повсюду: Где хоть горсточка земли - Вы уж, верно, расцвели. Ваши листья так росисты, И цветки так золотисты! Надломи вас, хоть легко,- Так и брызнет молоко... Вы всегда в рою веселом Перелетных мотыльков, Вы в расцвет - под ореолом Серебристых лепестков. Хороши вы в день венчальный; Но... подует ветерок, И останется печальный, Обнаженный стебелек... Он цветка, конечно, спорей: Можно выделать цикорий!

Говорит султанша канарейке: "Птичка! Лучше в тереме высоком Щебетать и песни петь Зюлейке, Чем порхать на Западе далеком? Спой же мне про за-море, певичка, Спой же мне про Запад, непоседка! Есть ли там такое небо, птичка, Есть ли там такой гарем и клетка? У кого там столько роз бывало? У кого из шахов есть Зюлейка - И поднять ли так ей покрывало?"

Ей в ответ щебечет канарейка: "Не проси с меня заморских песен, Не буди тоски моей без нужды: Твой гарем по нашим песням тесен, И слова их одалыкам чужды... Ты в ленивой дреме расцветала, Как и вся кругом тебя природа, И не знаешь - даже не слыхала, Что у песни есть сестра - свобода".